Рыжая хвоя под ногами. Солнечный свет, проникающий сквозь осеннюю неяркость вековых сосен, будто бы их кроны окутаны дымчатым небом. Почему оно становится именно таким по осени? Быть может это угасание летней синевы, а может быть дым от костров, на которых горит листва? Мне пять лет, я гуляю по дорожкам, превратившимся в рыжей ковёр и жизнь представляется мне чем-то беззаботным, ведь я – абсолютно счастлива. С Раменским меня разделяет 30 лет моей жизни.

Родилась я в городе Рига, но, как и все малыши вряд ли могу что-то рассказать о первых четырёх месяцах мирного посапывания в кроватке, прошедших в этом городе. Потом началась Юрмала. Добротная государева дача, выделенная моему дедушке, высокопоставленному партийному чиновнику, на которой мы обитаем год напролёт. Ведь какой смысл жить в Риге, которая находится в каких-то 25 километрах, когда можно зимой наслаждаться одиночеством заснеженного зимнего берега? Если Вы никогда не гуляли по морю, скованному льдом, то невероятно сложно передать то чувства восторга, которое охватывает тебя с ног до головы. Это нахождение в потоке солнечного света наполняет лёгкостью… Представьте, как отражает белый снег лучи солнца, а ты в этот момент стоишь на слепящем льду и будто бы находишься в потоке сплошного белого света…

Чуть позже я стала ездить к родственникам в столицу нашей Великой страны, в Москву, бывала и в самой Риге, и в Санкт-Петербурге, тогда в Ленинграде и в Баку, но всегда возвращалась в Юрмалу.  Достигнув соответствующего возраста, узнала, что такое стук колёс – школу я посещала в Риге. И снова возвращалась домой, в Юрмалу.

… Незадолго до путча, дедушка сдал партбилет уже сдыхающей, дымящейся серными  испарениями партии, похожей на гигантское агонизирующее чудище, которому он верил, но которое гнило изнутри и отторгало тех, кто был верен и честен с ним. Дом забрали. Мы перебрались в Ригу, которую я не могла принять, как не старалась, ведь город остроконечных шпилей стал символом разлуки с Юрмалой. Мне кажется, что там всегда шли дожди, было зябко и холодно, хотя, конечно же дожди шли и в городе моего детства… Но я их не помню. Я была подобна единорогу Питера Сойера Бигля, покинувшему свой лес. Пока единорог жил в лесу, там всегда светило солнце, но стоило ему уйти, как осень пришла в лес….

Потом… Потом одним росчерком пера у нас отобрали гражданство и русский язык, пояснив, что теперь мы живём в прекрасной, маленькой и уютной латышской стране. Смириться с этим я не могла, равно как и с потерей Юрмалы. Она ветшала. Она старела. Она умирала. В каждый свой приезд я наблюдала признаки тлена.

Позднее, мой коллега-журналист Осип Тунинский скажет – Юрмала – это чистый и безопасный европейский город. Нет, Осип Лионович, это не европейский город, это – останки Российской империи, которые не удалось сохранить. Дряхлая Юрмала стоит у своего предсмертного одра вместе с памятниками русского зодчества.  На той даче в Меллужи, где отдыхала моя мама когда-то, не осталось уже знаменитой резьбы, не осталось и флигеля, а сам дом вот-вот рухнет. Конечно, свято место пусто не бывает – и она, возможно, возродится из пепла подобно птице Феникс, но уже другой, и кто знает – быть может, действительно, европейской.

А пока блестит лишь променадная улица Йомас, ещё шумит после ухода конкурса молодых исполнителей «Новая волна» концертный зал Дзинтари и те проспекты, которые заселили состоятельные россияне. Михаил Задорнов и иже с ним.  Только одна беда – латышские лиса Алиса и кот Базилио считают их богатенькими Буратинками, а потому нет никаких гарантий, что однажды купленное и отреставрированное имущество не будет экспроприировано властью Латвии. Ведь уже сейчас местный истеблишмент называет российские инвестиции угрозой независимости этой страны и лишает вида на жительства владельцев собственности на хладных балтийских берегах, а потому не ровен час….

Шли годы, я хотела стать журналистом в Латвии, но писать было не для кого. С каждым годом русских становилось всё меньше. О России я втайне мечтала, но полагала, что это из области фантастики, пока не стала работать в российских СМИ в качестве специального корреспондента.

***

Тот недолгий период, кажется, длился не два года, а все двадцать два. Я день ото дня всё больше погружалась в состояние «свой среди чужих, чужой среди своих». Странное это было время, когда я узнала, что жить в Латвии и писать для России - это едва ли не преступление. Тогда же я познакомилась с дряхлеющей братией российских соотечественников, из года в год собирающихся на приёмах в посольстве с паспортами так называемых «не граждан» и паразитирующих на грантах. «Вы от нас ушли, бросили нас, а здесь нам не дают латвийского гражданства, вот только статус «не гражданина» и имеем! Дайте нам денег, ведь вы нас кинули», - эта потрясающая логика до сих пор мне непонятна.

Те годы походили на ливневый день, было серо, тяжело, холодно и страшно от мысли, что он никогда не кончится. Слёт неонацистов в Эстонии, проникнуть на который нам, представителям прессы и антифашистам, мешали местные спецслужбы; митинги за переименование улицы имени Джохара Дудаева обратно в алею Космонавтов в Риге; суд над Альгирдасом Палецкисом в Вильнюсе за то, что он во всеуслышание сказал правду о штурме телецентра в 1991 году; конфискация моего компьютера местными властями за участие в движении «Интернациональная Россия»….

***

….Ещё через какое-то время я решила собрать остатки своей семьи и двинуться к тому остову от большого и могучего корабля под названием наша семья, который находился в Подмосковье, в городе Домодедово. Но остов на то он и остов. Мы были ему не нужны.

Покидали мы Латвию 29 февраля. Снега было в тот год очень много и в честь нашего отъезда выглянуло солнце, осветив напоследок многоэтажку в спальном районе на улице имени Джохара Дудаева, где жила я сама. Последнее, что запомнилось, когда мы уже стояли у микроавтобуса, доверху загруженного скарбом, - как машет нам вслед из своего окна Рафик Багян, наш сосед, ветеран, освобождавший Ригу от немецко-фашистских захватчиков. Теперь в этой европейской стране его почитают за оккупанта, а внучка говорит дома на латышском языке, успешно забыв родной русский.

И ещё долгих четыре года разделяли меня и Раменское.

***

Я полюбила центр Москвы, томительную романтику Патриарших, сталинскую мощь проспектов, витиеватость улочек Китай-города, очарование парков и захватывающие дух ветры Андреевской набережной вместе со сказочностью оврагов Нескучного Сада и мистикой Воробьёв гор. Но жизнь в доступных мне районах вряд ли была так прекрасна, как Меньшикова Башня и даже не походила на полуразрушенную мастерскую скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова, что на Ордынке. Жить в районах было нестерпимо, пока в один прекрасный день, сняв очередную квартиру неподалёку от платформы Красный Балтиец, я не проехала до Покровского-Стрешнева на дребезжащей электричке. И тут я призадумалась. Ещё сильнее я призадумалась, когда поняла, что по Москве до работы можно добираться дольше, чем из Подмосковья в Москву.

И как-то снежной зимой мы отправились в Быково – смотреть дом. Будучи неопытными путниками, и приобретя билет на простую электричку, мы сели в ту, на которой было написано Раменское. Этой волшебной электричкой оказался Спутник, и, когда мы осознали свою ошибку, то было уже поздно – роскошный поезд на всех парах уносил нас в Раменское.  Должно быть, в этом было что-то судьбоносное, хотя я и не верю в знамения.

Город встретил нас тишиной, морозной свежестью и шапками снега, в которых тонул любой звук, кроме, разве что, гудка электрички. Помню, какое-то своё восхищённое восклицание. В машине нас ожидала риелтор, с которой мы направились в Быково.  В тот ли момент чувство обретения впервые зародилось в моей душе, уж и не знаю. Или в тот, когда я смотрела на заснеженную дорогу, на вековые деревья, на русский Храм, именно русский, ведь, сколько Храмов выстроены в европейском, а то и в протестантском стиле, как упомянутая Меньшикова башня или современные слепленные на скорую руку церквушки, всё это вместе наполнило меня давно забытым чувством. Я снова тот ребёнок в ночи, который задрав голову, смотрит на кроны сосен, на лик Луны и абсолютно ничего не боится, ведь вокруг родной лес.

Мы осмотрели не один дом и квартиру, но купить жильё совсем не так просто, как кажется, потому спустя время, снова собрав вещи и зверей в охапку, мы поехали ещё пока не в свою квартиру, но в Раменское.  Пока пожитки тряслись по родным ухабам в грузовике, мы смотрели в окно в простой, почти советской электрички. Звери вели себя на редкость прилично. Полдороги пса развлекал восьмилетний житель Быково, так что в кое-то веки он не скучал в пути и не требовал к себе внимания. Кот мирно посапывал в сумке.

***

Было время подумать, вспомнить всё то, что узнала за четыре года. На дворе снова високосный, 2016. Не срывайте с людей маски – они могут оказаться намордниками.

Да, Москва сложный город. Помню, как после моего приезда началась мода на депортацию меня  теми, кто раньше вежливо мне улыбался и восхищался моей бесстрашной деятельностью в Латвии. При том двое угрожавших профессионально занимались правозащитой, но очевидно более всего правозащищали сами себя от назойливых граждан.

Нет, не скоро ещё настанет благодать на земле русской. Пока «лес рубят – щепки летят», пока «бабы ещё нарожают», пока патриотизм превращается в лёгкий способ заработать деньги, когда некоторые, забыв, как лет десять назад призывали смотреть в сторону Европы и уйти от азиатчины, убив в себе в достоевщину, сегодня рвут с тем же остервенением на себе рубаху за Русь супротив гнилого запада, не будет благодати.

Причина кроется в нас самих, в нашей натуре, узости, корысти, мелочности, всех тех многочисленных пороках, описанных великими 19 века, и пока мы не сумеем победить их в себе, наш мир не станет лучше. Ведь личная победа каждого над собой становится тем самым национальным достоянием, которое вовсе не «Газпром», а Человек.

***

Нас встретило апрельское тепло и нега, которые в момент заставили раздеться. Из Москвы мы уехали в хмарь и успели продрогнуть под мелким моросящим дождём, сопровождаемые проклятием местных жителей за то, что маленький той-пудель сидел рядом с нами, обвешенными сумками, на скамейке.  Радушие - это то, чего так не хватает столице. Кто понял жизнь, тот не спешит, возможно, москвичи, а точнее в основном приезжие так и не усвоили эту восточную мудрость.

В конце концов, если уж говорить о знаках, то те, кто что-то значит для меня в этой жизни, мои знакомые и приятели каким-то чудным образом живут на Юго-Востоке Москвы и Подмосковья, в местах, нередко вызывающих нарекания у обличённой пустоголовием и пафосом публики, которая считает нужным жить там, «где круто». 

Тот момент, когда мы шли по Михалевича к нашему новому дому оставил в душе ощущение, нет, не праздника, а воскресного дня, когда выглядывает долгожданное солнце и можно бесконечно гулять по парку, отдыхать на лавочках, нежась в его свете, забывая при этом о суете сует.

Момент обретения пришёл позднее. Когда я рано утром я ехала на работу и любовалась деревянными дачками, окутанными лёгким, уже почти рассеявшимся после дождя туманом, крыши которых уже ласкали утренние, несмелые лучи солнца, понимание того, что я, после долгих скитаний, обрела свою землю, пришло слезами на глазах. Это было как тогда, много лет назад, когда колёса всё так же стучали, а я смотрела в окно, и поезд приносил меня к хвое на дорожке, тишине улиц, песням вековых сосен. 

Александра Турчанинова